«Радость безысходности». Переводя Беккета

Подводя итоги театрального лета Нью-Йорка, можно твердо сказать, что гвоздем гастрольного сезона стал — уже в который раз — Беккет. На этот раз в интерпретации хорошо знакомого ньюйоркцам дублинского театра «Гэйт» [], который специализируется на драматургии Беккета. Однажды они привезли спектакли по всем без исключения пьесам великого ирландца. На меня эти представления произвели неизгладимое — думаю, на всю жизнь — впечатление. Но этим летом режиссер Колм О’Брайан показал Нью-Йорку моноспектакль «Я продолжаю», созданный для актера Барри Макговерна по выдержкам из трех знаменитых романов Беккета.

Русские читатели знают эту трилогию — «Моллой», «Мэлон умирает», «Безымянный» — в переводе Валерия Молота. Хотя Молот живет в Нью-Йорке уже треть века, я познакомился с Валерием совсем недавно, но, кажется, что знаю его очень давно. Дело в том, что я годами изучал его перевод, сравнивал — страница за страницей — с оригиналом, спорил и соглашался с переводчиком, но всегда был преисполнен к нему благодарностью. И вот теперь Валерий Молот готов ответить на мои вопросы.

— Давайте начнем с самого начала. Как вы пришли к Беккету?

— В 1963 году я поступил в Ленинградский университет и, параллельно с этим уча английский язык, я наткнулся в книге Бояджиева, театроведа, который был в Нью-Йорке и смотрел пьесу Беккета «Последняя лента Крэппа», на содержание этой пьесы. Я пошел в Публичную библиотеку, взял эту книгу переписал ее своим почерком в тетрадку, и потом я ее стал переводить. Это было одновременно и упражнение в английском языке, и мое первое прикосновение к слову, которое мне показалось похожим на мое, поскольку я уже с двадцати одного года тоже пишу тексты, напоминающие по радости безысходности…

— Хорошая формула для Беккета!

— У него один из романов начинается так: «Скоро, вопреки всему, я умру, наконец, совсем».  

— Вы стали переводить сначала прозу или драму?

— Сначала это была «Лента Крэппа», одноактная пьеса.

— Где впервые человек разговаривает с магнитофоном.

— Я этого еще не знал. Я, правда, был в свое время участником театральной жизни, в Союзе у меня были знакомые театроведы и студенты Театрального института. Я даже помню, что в Театре Ленинского комсомола мы вели семинар, читали тексты и вели на эту тему разговоры с будущими критиками и актерами. Это такая молодежная секция. И вот Беккет — это было первое. И через два-три года я случайно наткнулся на книжку «Моллой», первую часть трилогии. Я ее перевел для себя, потом я перевел вторую часть — «Мэлон умирает»,потом я перевел книжку «Безымянный», и перед самым отъездом из Советского Союза, где-то к середине 70-х, я наткнулся на книжку под названием «Как есть». Я ее перевел с английского языка, как мог. Для первых трех романов мне языка хватало, поскольку, во-первых, я все время сверялся с педагогами Университета, какие-то словари доставал, были приезжающие американцы. А вот «Как есть» — книжка безумно сложная, поскольку она не имеет ни одного знака препинания, ни одной точки, ни одного смыслового разбега, начала и конца. Я просто был заворожен этой книжкой. Я ее перевел и оставил. И вот прошло много лет и, буквально месяца четыре тому назад, я открыл ту книжку, которую я когда-то переводил, понял, что язык знаю на тридцать лет лучше, и я понял, что мне не хватает понимания, поскольку по-английски можно безумно загадочно писать, как по-русски «казнить нельзя помиловать». Я достал эту книжку на французском языке. Кстати, он написал сначала по-французски. После этого я уже сверялся с английским, поскольку все упало на место. Понимаете, для тех, кто знает английский язык, например, написано слов «read», и непонятно, без подлежащего, что это: «читай», «прочитал», «прочитано»…. А по-французски этого быть не может, по-немецки — тем более. В 64-м году он ее перевел сам на английский. Это был третий вариант. И совсем недавно я достал ее на испанском. Это уже вариант не авторизованный. Это оказалось самое простое изложение Беккета, и мне для перевода на русский язык это пригодилось больше всего. Это все равно, как «я помню чудное мгновенье», перевести, как «однажды я тебя увидел».

— А в чем разница, что отличает английского Беккета от французского? Я помню, что сам Беккет сказал, что по-английски слишком поэтично выходит. Вот вы переводили с французского и с английского Беккета. В чем разница между двумя этими писателями?

— У него, например блестящая есть фраза, когда человек пребывает в кошмаре, и он говорит, что приходят мысли, которые «держатся на кончиках пальцев тех людей, которые любят посмеяться». По-английски написано «которые смеются слишком быстро». Для меня это загадка. У французов написано «которые смеются по пятницам». Я позвонил французу, спросил, что значит «смеяться по пятницам». Он говорит: «Ну как, пятница у нас день, который не предполагает неуправляемого веселья, он такой торжественный день». А у немцев по третьему сказано — «невпопад», «не вовремя», «как дурак на похоронах». Я прочел много отдельных замечаний Беккета. Во-первых, он был исключительно добрый человек. То есть у него любовь к человеку доходила до крика отчаяния, что я тебе не могу помочь и всем в отдельности. И однажды у меня брали интервью и спросили, как бы я оценил Беккета, и я сказал, что это лекарство от жизни. Поскольку жизнь все равно скорбная, она может быть счастливая, но, в итоге, она кончается. И Беккет постоянно чувствовал вот эту эфемерность. И мне кажется, что по-французски тексты его яснее, понятнее, он не так разбегался. Он бы мог найти в английском не сомнительные построения предложений. Я сейчас хочу их напечатать в России, я хочу сейчас связаться с реал эстейтом Беккета, по поводу прав на эту книгу.

— Какова судьба ваших переводов в России?

— Я перевел Беккета и Роб-Грие, которые были опубликованы в России. Беккета были опубликованы вот эта трилогия и двулогия, «Амфора» издала. Я перевел Грие «Дом свиданий». Это удивительно красивая вещь. После этого я уехал в США, в 1979 году, жил другой жизнью. И вот когда я в прошлом году опубликовал в России свою книжку, потому что я писал 40 лет тексты, и вдруг у меня осталась уйма времени, и я чувствую, что я хочу почистить мои переводы. Я в Союзе много приводил. Я Мрожека переводил, Кортасара, Грабала переводил, перевел пьесу с чешского «Младенец и 40 разбойников» словака Онджея Данеки. Кончилось тем, что я уже за поседение полтора года собрал свои все тексты. И еще недавно я перевел Стриндберга «Исторические миниатюры». Я переводил я с немецкого, одобренного Стриндбергом, издания.

— Валерий, ваш личный опыт перевода. Много лет вы занимаетесь этим делом. На кого из русских писателей Беккет хотя бы отдаленно походит?

— Мне кажется, такого отношения нет смиренного к жизни, не поучительного. Он иронизирует над возможностью выразить словами невыразимое. Он как бы шел на одиночество, которое, по-моему, греет гораздо больше. Когда человеку плохо, можно его отпугнуть, сказав: ты посмотри на хорошую сторону жизни. А Беккет понимал, когда человеку плохо, что это не страшно. Во-первых, так должно быть, во-вторых, ты не один.

— Это моя любимая фраза из Беккета: «— Я так больше не могу. — Это ты так думаешь». Еще одна моя любимая фраза из Беккета: «Я чувствовал себя, как больной раком в приемной у дантиста». Вот это страшный черный юмор, который вызывает веселье в зале. Я много раз смотрел беккетовские спектакли, и всегда смешно. Он действительно обладает потрясающим чувством юмора, потрясающим чувствам трагизма. Я не могу представить себе, кто еще в литературе мог такое сделать.

— Мне кажется, он не созвучен нормальному русскому писателю. Нормальный русский писатель сразу ищет аудиторию, а он — человек, который это перешел. У него, например, описан в его биографии такой эпизод. Беккет был изгнан из семьи пуританкой мамой, которая нашла на полях его манускриптов студенческого времени силуэт женщины. Этого не должно было быть в ее доме. И Беккет тогда уехал в Париж, жил своей жизнью, а потом он вернулся, было примирение. Одним из его самых больших удовольствий его жизни были прогулки с папой, пешие прогулки. Эта тема у него возникает все время. Восторг общаться с тенью и со своим прошлым. Это тень отца, который рядом, только не по Гамлету, вышагивает с ним, и он когда-то вышагивал, а сейчас вышагивает не меньше, только мысленно. И вот он вернулся, произошло примирение с мамой. Папа собрался погулять. А у папы проблемы с сердцем, постельный режим. И вот суббота или воскресенье, пришел врач, дал папе добро идти гулять. Дом суетится, папа надел свою лучшую походную амуницию — специальные ботинки на толстой подошве, какую-то кацавейку. Беккет уже собрался идти, и в это время папа упал в последний раз и умер через некоторое время. Но успел сказать: «Ну и утречко!». Вся эта суета кончается избавлением — никто больше меня не будет лечить.

— Ваш любимый текст Беккета?

— Который я сейчас перевожу. Это книга 150 страниц «How it is». Я ее постоянно пытаюсь проверить: написал с вечера — прочитай себя утром, потом неожиданно открой. Я просто открываю любые страницы и проверяю — то против немецкого, то против французского, то против испанского легкого или английского. Это его родной язык. Он под себя и выбрал французский язык. Я учился на английском отделении, и у нас была такая тема, что в XVII—XVIII веке все британские парламентские тексты переводились сначала на французский язык, чтобы увидеть, ничего ли не опущено.

— Я слышал от одного английского дипломата, чрезвычайно образованного человека, который сказал мне, что он читает Шекспира по-немецки, потому что, наконец, можно понять, что он хотел сказать.

— Прекрасная фраза. Моя мечта — передать его адекватно. Есть книжка, которую я хочу купить. Она стоит 900 долларов. Французы ее издали. Там есть на двух языках тексты, где французский и английский они сравнивают, и профессора годами изучают, почему он так построил фразу или так. Действительно, сначала было слово. А я бы еще сказал, что и потом было слово, и слово есть всегда, и слово есть оно.

 

Источник: www.svobodanews.ru